взяла Лизавета сыночка и отправилась в ту деревню, тут дядька ехал на лошадке на удачу, до самого места её и довёз. Нашла она того жениха. Всё ему поведала, в ноги упала:
– Помоги семью спасти!
Тот не отказал. Сплела Лизавета венок, свечу зажгла, по воде пустила. А жених тот на лодке поплыл следом. Долго венок крутился, а потом и встал. Стали нырять. И ведь нашли-таки Марью! И вот диво – пять лет прошло, уж одни кости должны были остаться, а она как только что утопла.
Рёву было… С утра стали хоронить. Только батюшка службу отслужил, как тело в гробу в прах оборотилось. И жених тот и вправду каялся, прощения просил. Похоронили девку. Вернулась Лизавета домой. А там Потап – глаза прежние, худой только да бледный. Тоже в ноги упал Лизавете, прощения просил. Говорит, как под мороком был, ровно пьяный, ничего не понимал. Простила она, конечно. Помаленьку отошёл Потап, пришёл в себя. Зажили лучше прежнего. Берегли любовь. А рассказал про то Потап моему отцу, друзья они были не разлей-вода. От отца и я узнал. Вот ещё как на свете-то бывает, девоньки.
Как Агап к чёртову колодцу ходил
Метель мела, засыпая снегом тропки, укрывая избы пуховым снежным одеялом, билась в окна, пела заунывную песню свою, гудела в печной трубе…
Катюшка целый день нынче провела дома, на улицу-то носа не высунешь. Возились с бабой Улей по хозяйству, перебирали старые подшивки газет с советами по садоводству и семена в бумажных пожелтевших пакетиках, накрученных из школьных Катюшкиных тетрадей. Оно ведь как в деревне – на дворе ещё сугробы и мороз, а хозяйки уж о грядущих посевах заботятся. Чуть только запахнет весной, так уже на всех окнах рассада в ящиках появится. И радостно следить за тем, как махонькое хрупкое, зёрнышко пробивает себе дорогу сквозь толщу земли, всходит ярким, тонким, зелёным росточком. Ать – и уже двумя листиками на верхушке развернулось, ровно ладошки раскрыло, чтобы с солнышком обниматься. На улице ещё зима, а тут, в избе – на тебе – весна красна наступила. И всегда оно так, жизнь сильнее смерти, она всегда побеждает. Да и нет её, смерти-то. Она лишь начало другой, новой жизни.
Дед Семён нынче приготовил для своих девок, как он называл бабу Улю с Катюшкой, своё фирменное блюдо – картофельное пюре с топлёным маслом, на молочке парном, да золотистым поджаренным лучком заправленным. Поясницу у деда отпустило, и он пребывал в благостном расположении духа. За окном опустились сумерки. Сели ужинать. Баба Уля достала из «шкапа» баночку клубничного варенья, что берегла для особых случаев.
– Сегодня можно, святки идут, праздничны дни, – пояснила она.
Дед многозначительно крякнул, намекая, что и он бы не отказался от чего-нибудь «праздничного».
– Ладно уж, давай маненько, для здоровья, – сказала баба Уля, глянув на страдальческое лицо деда, и доставая из-за шкафа чекушечку.
Дед расцвёл, расправил плечи, приготовился к приятному вечеру.
За столом завели беседу.
– А помнишь, Ульяна, как Агап за кладом ходил?
– Что-то не припомню, – задумалась баба Уля.
– Да как же, Агап-то, что лес ещё валил, продавал, тем и жил.
– Деда, а ты расскажи, и бабуля вспомнит, и мне интересно, – вступила в разговор Катюшка.
Дед будто того и ждал, и, устроившись на стуле поудобнее, принялся за рассказ.
– Было это уже в нашу пору, когда вот мы с Улей только поженились. В деревне нашей мужик жил, Агапом звали. Теперь уж нет его, ему в то время уже лет за пятьдесят было. Жил одиноко, бобылем. Валил деревья в лесу, да продавал, кому на сруб, кому на дрова. Заказы у него были и жил Агап не бедно.
Да только вот всё ему мало было, жадный он был до денег-то. Казалось бы, изба есть, одёжа, еда на столе, чего ещё? Живи да радуйся. Для кого откладывать-то? Ни жены, ни детей. Да он и не женился-то оттого, что на семью ведь деньги тратить придётся. А он больно скупой был. Про таких говорят – зимой снега не выпросишь. Ну, и не особо любили его люди оттого. Разговаривали, конечно, обращались по делу, когда надо, а так, чтобы привечать да в гости звать, нет, такого не было.
И вот, однажды прослышал он, что в лесу нашем колодец есть. И в колодце том, мол, сокровища хранятся. Только так просто тот колодец не найти. Он кому попало не покажется. Можно вот прямо рядом ходить и не увидеть, а можно и не думать о нём, а он сам перед глазами встанет. Потому как нет у того колодца постоянного места, заговорённый он, особый. А если повезёт тебе, и найдёшь ты тот колодец, то опять же, сокровища тоже непростые, могут и не открыться тебе. Надо в определённое время к тому колодцу идти. Да что за время это, Агап не знал. Поведал ему это всё мужик, с которым он как-то раз в постоялом дворе в городе заночевал. Ехал тот мужик с дальней стороны, родные края повидать. Когда-то жила тут у него прабабка, вот и хотел он могилу её навестить, поклониться, так сказать, корням. Та-то прабабка и сказывала ему в своё время про колодец.
С той поры потерял Агап покой. Всё о том колодце с сокровищами думал. У местных спрашивал, да никто у нас про колодец и слыхом не слыхивал.
– Да, поди, наврал тебе мужик тот? – говорят Агапу люди.
Но Агап на своём стоит:
– Не таков, мол, тот мужик с виду, деловой, башковитый. Такой зазря болтать не станет.
И до того эти думы Агапа скрутили, что отправился он в соседнее село, к бабке Варваре, что ведала, вдруг она что подскажет.
Бабка Варвара выслушала Агапа, нахмурилась:
– Зря ты это дело затеял, Агап. На что оно тебе? Да и не откроется тебе клад. У тебя нужды нет.
– А ты научи – кому откроется? Может я найду такого.
Не хотела бабка сказывать, да видит не отстанет мужик, привязался, как банный лист к срамному месту, скажи да скажи, махнула бабка рукой.
– Клад тот непростой человек заложил, колдун. И сторожей приставил к колодцу. Нет у того колодца своего места, может он всюду показаться. И увидеть его может только человек сердцем чистый, и то не всякий, а тот, кто нужду имеет. Остальным так только – блазниться будет.
Агап слушает, а сам в уме прикидывает, знает ли он такого человека. И вспомнил. Жил в деревне Зиновий. Семья у него десять человек. Беднее бедного. Хоть и работящий мужик, и жена хороша, хозяйственна, а всё одно – не идёт к нему достаток. Еле-еле с копейки на копейку перебиваются. Вот его, пожалуй, можно с собой позвать. Только пойдёт ли он?
– Ну ничего, так не пойдёт, так я его хитростью заманю, – решил Агап.
– А как же тогда его искать, коли колодец тот места своего не имеет? – спрашивает он у бабки Варвары.
– Для того особая ночь есть, – отвечает та, – В которую нечисть на шабаш собирается, да пляски устраивает. Вальпургиева ночь называется, слыхал, поди-кось? Вот тогда-то и можно найти тот колодец. Сторожа его в то время сами на шабаше будут плясать с ведьмами, никого у колодца не будет.
– Ладно, – говорит Агап, – Найдём мы его, а дальше что? Сокровища-то тоже, говорят, в руки так просто не дадутся.
– А для того нужно загодя траву особую заготовить, плакун-трава называется. Растёт она по берегам да в местах тёмных, сырых. Да копать нужно не лопатой, а руками своими. А как выкопаешь, так корень следует взять, из него крест сделать и на себя надеть. Тогда и нечисть не тронет, и клад откроется. Брать траву тоже надобно не когда-попало, а на заре дня Ивана Купалы.
А как клад возьмёшь, так идти нужно из леса не оглядываясь, что бы тебе не послышалось, что бы не привиделось. Голосами разными звать начнут из чащи, не оборачивайся, нападать начнут – не гляди. Иначе быть беде.
–
Выслушал Агап старуху, поблагодарил, да
